Двое на одного
Textura продолжает рубрику, в рамках которой два критика разбирают один стихотворный текст, говоря о его достоинствах и недостатках, значении или отсутствии такового для современной поэзии. В этот раз мы решили остановиться на стихотворении Игоря Караулова, опубликованном 5 февраля на его FB-странице. Стихотворение разбирают Евгений АБДУЛЛАЕВ и Наталия ЧЕРНЫХ.
Евгений Абдуллаев – поэт, прозаик, критик. Родился и живёт в Ташкенте. Стихи и прозу публикует под псевдонимом Сухбат Афлатуни. Автор многочисленных публикаций в литературных журналах и четырёх книг прозы. Лауреат премий журнала «Октябрь» (2004, 2006, 2015), «Русской премии» (2005, 2011), финалист премий имени Ю. Казакова (2008), «Ясная Поляна» (2016) и «Русский Букер» (2016).
Наталия Черных – поэт, эссеист, прозаик. Живёт в Москве. Автор поэтических книг «Камена» (Русский Гулливер», 2007), «Письма заложника» («АРГО-РИСК», 2012) и других. Первая публикация – сентябрь 1993 года, газета «Русская мысль». Стихи, эссе о современной литературе и проза опубликованы в «Новом Мире», «Волге», «Знамени», «НЛО», во многих других бумажных и сетевых изданиях. Сотрудничала с издательствами АСТ, ЭКСМО, «Русский Гулливер» и др. Роман «Слабые сильные» («Волга, 2015, 3 и 4) вошёл в лонг-лист «Большой книги». Лауреат Филаретовской премии за лучшее стихотворение 2001 года. В 2018 году вышел роман Наталии Черных «Неоконченная хроника перемещений одежды» («Эксмо»).
Публикацию подготовил Борис Кутенков
Игорь Караулов
* * *
Девушка Прасковья из Подмосковья
тоже хочет быть Верой Полозковой.
Восклицать «Мама», зимовать в Гоа,
сочинять истории про Дика и Молли,
не ходить в эту дремучую школу.
А то впереди ведь старость и смерть,
а перед тем – залёт и законный брак,
муж-мудак, ипотечная пердь.
Хочется выходить в черный зал
одинокой и гордой, в блестящем платье.
(Дальше – хоп-хоп – для рифмы что-нибудь про глаза
и ещё для рифмы – что-нибудь про объятья.)
Хочется чувствовать за спиной
поддержку двух-трёх музыкантов,
пусть в деле своем не ферзей,
но зато прикольных и верных друзей,
не фальшивящих ни улыбкой и ни струной.
Девушка думает: вот бы поехать в Гоа,
пиво пить под луной, танцевать голой.
Бросить этих придурков, выйти к морю,
глубоко вдохнуть и сказать: «Я – Гойя».
Евгений АБДУЛЛАЕВ:
Игорь Караулов написал стихотворение, в котором, по сути, три стихотворения. Одно – очень удачное, второе – чуть пожиже, третье… Но – лучше по порядку.
Начинается оно с энергичного, почти сказового зачина. «Девушка Прасковья из Подмосковья / тоже хочет быть Верой Полозковой». Очень удачно эта фольклорная «девушка» сопряжена с полуфольклорной Полозковой (которая, кстати, пишет всё лучше, но не о ней сейчас речь). Очень точное попадание. И по «звуку» хорошо: «Прасковья – Полозковой»…
Следующие три строчки движутся на энергии этого посыла, не увеличивая, но и не теряя ее. «Восклицать «Мама», зимовать в Гоа, / сочинять истории про Дика и Молли, / не ходить в эту дремучую школу». И психологически достоверно, веришь. Такой вот букетик из пубертатных девичьих желаний. Интересные ассонансные рифмы.
И, наконец, следующие три строчки – на мой взгляд, смысловой финал. «А то впереди ведь старость и смерть, / а перед тем – залёт и законный брак, / муж-мудак, ипотечная пердь». Камера отъезжает и вместо нехитрого, но по-своему обаятельного содержания отдельно взятого подросткового мозга раскрываются дали – унылые и бесцветные. Как пела группа «Прощай, молодость!»: «Маленькие девочки любили мечтать… Но воздух искусственно обесцвечен, хотелось побеседовать, но не о чем». Так и героиню Караулова ожидает жизнь в этом обесцвеченном воздухе. И оркестровано это здесь очень хорошо, неожиданными, грубоватыми рифмами.
После этого работа поэзии – в этом тексте – заканчивается. Но сам текст – нет. Понимаю, «пердью» завершать не хотелось; да и композиционно это выглядело бы как-то незаконченно. Требовался сжатый, парадоксальный финал – не уступающий по энергии зачину.
Этого, увы, не происходит.
«Хочется выходить в чёрный зал / одинокой и гордой, в блестящем платье. / (Дальше – хоп-хоп – для рифмы что-нибудь про глаза / и ещё для рифмы – что-нибудь про объятья.)»
Катрен сам по себе удачный, но ничего по смыслу не прибавляющий. Продолжение реестра фантазий провинциальной юницы, плюс лёгкая ирония над подростковой графоманией. Последняя дана через ироничную рифмовку – приём не раз применявшийся и несколько выдохшийся. «Читатель ждёт уж рифмы: розы…» Или у Левитанского: «Вместо, к примеру, весна и сосна / ты нынче рифмуешь весна и весла…» Или у Кибирова: «Чтоб как-то структурировать любовь, / избрал я форму строгую сонета. / Катрена два и следом два терцета. / abba. Поэтому морковь // я тру тебе опять…»
Вот и Караулов его «трёт опять»: только не «любовь – морковь», а «платье – объятье».
Но автору пока веришь. А вот дальше – простите, уже нет.
Собственно, от прежней «девушки» здесь – во всём этом куске до самого финала – только одна строчка: «…Но зато прикольных и верных друзей». Остальное – это уже не «девушка Прасковья из Подмосковья», это – поэт Игорь Александрович Караулов, 52 года. Это он (или кто-то из его ровесников) может подумать-написать о ком-то: «в деле своём не ферзей». Или окуджавское: не фальшивить «ни улыбкой и ни струной». Или вспомнить ранне-вознесенское «Я – Гойя!».
А мне – так вспоминается Саша Чёрный: «Поэт – мужчина. Даже с бородою…» И чем старательнее автор пытается «перевоплотиться» в эту самую девицу (до кучи наваливаются и танцы голяком, и отношения с «двумя-тремя» друзьями-музыкантами…), тем эта «борода» торчит откровеннее. «Борода» – неверная интонация, язык, который становится «среднестихотворным». И это не то стихотворное вторсырьё, на котором могла бы писать-думать юная подражательница Полозковой. Это вторсырьё тридцатилетней давности, на котором писали тогда младые прасковьи обоего пола: пролистайте для сравнения какой-нибудь сборник рок-виршей конца 80-х… Сейчас, правда, с реанимацией позднесоветской эстетики всё это снова начинает шевелить конечностями и оживать, но не думаю, что это входило тут в авторский замысел…
Энергия первых строк выдыхается, точка вовремя не поставлена, стих начинает работать вхолостую: даже ритмически и по рифмам финал беднее начала.
Подвожу черту. Стихотворение интересно – и само по себе, и в качестве примера, как работает поэзия и что этой работе может мешать, как пыль, забившаяся в кулер. Пусть вторая часть «провисла», и в ней движется уже не поэзия, а вот эта самая «литературная пыль». Спасибо за первую часть.
Наталия ЧЕРНЫХ:
Само имя Прасковья (вмц. Параскева Пятница) в детстве для меня звучало как нечто среднее между «свёклой» и «морковью», между Фёклой и Любовью. Нечто насущное и почти утончённое, как Татьяна Ларина. «Звала Полиною Прасковью и говорила нараспев» (мать Татьяны)…
Говорить о стихотворении (нужно прежде взять анализы), имея на руках готовый отзыв статусного автора, – дело наглое и неблагодарное. Так что я согласна отмотать плёнку времени лет эдак на тридцать назад и напомнить самой себе, «кто ты есть такая».
Идея стихотворения как живого существа, в котором умозрительно могут быть более слабые части, более сильные, красивые, уродливые – все в одном, мне кажется уже винтажной, но актуальности своей она не потеряла. Однако когда стихотворение уже написано, больную печень не исключишь из организма, наоборот, за ней нужно тщательно следить. А элементарный литературный анализ стихотворения (даже не думаю о более высоком уровне литературоведения) для меня выглядит как разговор двух молодых плейбоев.
– Я бы взял волосы блондинки, ноги брюнетки, а бюстик вообще рыжей крашеной. И добавил бы глаза моей мамы в молодости.
Возможно, я в дикой юности передознулась трудами Б. Ярхо (что несложно сделать), а по-русски писать так и не научилась. Оправданий нет, но есть пронзительное чувство, которое мне подсказывает, что стихотворение Игоря Караулова о девушке Прасковье если чем и грешит, то излишне-тонкой, гиперчувствительной контекстуальностью, и ничем иным. Без птичьего полёта рассмотреть стихотворение не получится. А с птичьего полёта видно множество предметов: эстрада и рок, полуофициальная литература конца двадцатого века, даже последней трети двадцатого века, и более того – её экскременты, которыми питают о сию пору поэты, так сказать, новой волны, культурно-экономические взаимоотношения, в результате которых расправил плечи атлант туристического бизнеса, и многое другое, менее значительное.
Стихотворение невероятно точно и, на мой глаз, абсолютно интуитивно воспроизводит близкий к стилю ска ритм известнейшей песенки культовой группы «Uma2rman». Спецы по ска и рэгги меня, конечно, поправят, но хоть что-то я словила и могу разъяснить. Всё стихотворение ритмически построено как одна пьеса в трёх частях, которые очень верно и указал чуткий Евгений Абдуллаев. Ритм переливается, но в целом сохраняется видимость однообразия. Я очень мало знаю авторов, которые текстов песен не пишут, не заявляют о себе как о рок-поэтах, но, тем не менее, каким-то невероятным образом воспроизводят русским (я повторяю: русским!) языком суперъюжные ритмы, будь то рэгги, которому много лет, или более молодой ска. У Караулова такое свойство есть. Ритмически мне лично интересны два момента: кульминация и финал.
Кульминация выглядит немного наивно, но в грёзах вообще есть наивность:
пусть в деле своём не ферзей,
но зато прикольных и верных друзей,
не фальшивящих ни улыбкой и ни струной.
Все слова, кроме слова «прикольных», содержат близкие друг другу на слух звуки. Но вот это ни к селу ни к городу: «прикольных» передаёт звук, когда струну перехватывают особым образом и она как бы булькает. Это нужно услышать и записать, хлопаю в ладоши.
Но Караулова на современную попсу не поймаешь, это рыба глубоководная. Второй план стихотворения – это шлягер восьмидесятых «Взгляд с экрана» группы «Наутилус Помпилиус». Хочет автор или нет, героиня (из Подмосковья) напоминает эту самую, которая «любовь – это только лицо на стене». («Хочется выходить в чёрный зал одинокой и гордой»).
«Она читала мир, как роман, а он… Соседи по подъезду – парни с прыщавой совестью… Парни могут стараться в квартирах подруг, она тоже бывает там».
Хочется чувствовать за спиной
поддержку двух-трёх музыкантов,
пусть в деле своем не ферзей,
но зато прикольных и верных друзей,
не фальшивящих ни улыбкой и ни струной.
Вот и вышли к кульминации. «Но это ей не даёт ни черта, кроме будничных утренних драм». «Ипотечная пердь» тут сильно ослабляет драму, и это хорошо, а то бы все поумирали. В общем, в финале музыканты и названы придурками.
А теперь финал, то есть – самое интересное. Девушка, вероятно, 1995 года рождения, в гордом одиночестве поёт волнам Индийского океана стихи Андрея Вознесенского голосом Александра Градского. Этого в принципе не может быть. Вероятно, автор свои воззрения приписал этой девушке? Отнюдь. Все дело в сквозной (сквозной – ска) тоске, благодаря которой стихотворение обнаруживает нагую (как девушка Прасковья) цельность. Эфирная, эфемерная, существующая где-то в Подмосковье будущая рок-звезда нереальна. А Вера Полозкова (о которой я намеренно забыла), песенка «Uma2rman», шлягер «Нау» и песня Градского реальны. И что ты с этим, дорогой читатель, будешь делать.
На карте кружком обозначено солнце, пунктирные линии – ветер и соль
Отзыв Евгения Абдуллаева тонкий, точный и немного пугливый. А чего бояться-то: Игоря Караулова или героини стихотворения? Хорошо, не пугливый, а интеллигентный. Но как можно спокойно смотреть, как из посеянных неведомой Медеей зубов дракона вырастает целое войско?
Пока облака сгущаются, женщины из пригорода бальзаковского возраста жалуются на социальные службы, а их мужья занимаются в основном ипотечной пердью и телевизором, СССР дал новые ростки. И очень странные ростки.
Я твоя свобода, я твоя звезда.
А вот не буду указывать авторов вышеприведенных цитат, они у нас в крови, как у варваров – «Энеида».
Да, в самом начале «дремучая школа» хороша. Это уже из фильма «Ещё раз про Красную Шапочку». Школа как лес – и лес как школа.
